Life Fucker

Ни разу за последний год у меня не возникало желания написать здесь, а тут вот напала какая-то блажь. Наверное, дело все в банде, о которой этот пост. Не так давно я съездил на K-Town fest в Копенгаген, где среди кучи скучных и монотонных групп смог выделить несколько действительно интересных, на мой взгляд. Одной из них вот оказались Life Fucker из Берлина. Довольно примитивное но модное нынче звучание и совершенно адский, почти что блэк-металический вокал, делают их музон очень атмосферным и своеобразным. Если честно, я слушаю их почти каждый день с тех пор, и пока не надоело. Фотку я сам сделал, кстати!

Demo 2015 - http://www.mediafire.com/download/pq7h192wgtqgkw7/Life_Fucker.rar

Футболка для Сашенки

Разукрасил вот на днях очередную футболку для друга. С красным цветом как ни боролся, не смог выровнять. То ли от того, что краски разные, то ли руки не из того места выросли. Не смешивайте краски разных фирм, короче.

Interview with Frederico Freitas (Point Of No Return)

Point Of No Return - бразильская веган стрэйт эдж группа, которая оказала очень большое влияние на развитие политизированной стрэйт эдж сцены в Бразилии, Латинской Америке, да и везде вообще. Они были активны с 1996 по 2006 годы. Один из их альбомов, который называется «Liberadade Imposta, Liberdade Conquistada/Imposed Freedom, Conquered Freedom» был выпущен в 2002 году и бонусом к нему шла огромная вкладка с эссе «Bending to Stay Straight». Это была своеобразная попытка сделать очерк истории развития стрэйт эдж культуры и объяснить, почему трезвый образ жизни является политическим выбором. Это эссе было переиздано в книге «Sober Living For The Revolution». Вместе с ним было опубликовано и интервью с Фредерико — одним из двух вокалистов Point Of No Return. Его я и решил перевести. Сейчас Фредерико живет в США и преподает историю в Калифорнийском Университете. Он по прежнему веган и по прежнему стрэйт эджер. Я решил написать ему сам и спросить, как у него дела и чем он занимается сейчас. К моему удивлению, не смотря на прострацию после провала сборной Бразилии на чемпионате мира, уже через час он прислал мне огромный ответ на русском(!) языке и сообщил, что с ним все в порядке, что он готовится к защите диссертации и иногда ходит на хардкор. Да, как оказалось, русского языка он не знает, а просто ради шутки решил перевести все то, что написал, через гугл транслейтер. Такие дела. 

Gabriel: В «Bending to Stay Straight» очень много говорится о различных путях развития стрэйт эдж кульруы в панк сцене. Впервые это эссе было издано в 2002 году в приложении к вашему альбому. Что бы ты добавил к этому эссе сейчас, спустя несколько лет, если конечно есть, что добавлять?

Frederico: Знаешь, я думал над этим вопросом сегодня утром, когда проснулся. В этом эссе мы сделали что-то вроде анализа, чем являлся стрэйт эдж в 2002 году в Бразилии. Этот анализ был основан на истории нашей группы. Также в нем мы постарались описать, чем он был для нас десять лет назад, а также чем он был в США и Европе. Эссе по большей части было основано на обстоятельствах происходивших в 2000-х годах. Изначально оно было написано на португальском языке и было адресовано бразильским читателям. А потом мы решили перевести его на английский, поэтому некоторые вещи в нем могут показаться сложными для восприятия, если ты не бразилец. Если читать его сегодня, то конечно, некоторые вещи уже не являются актуальными. Сейчас мы многое написали бы по-другому, потому что сцена изменилась, и мы тоже изменились. Забавно, но единственное, что полностью избежало нашей критики в этом эссе, была молодежная стрэйт эдж и панк культура в целом. Это очень бросается в глаза, особенно когда ты становишься старше (мне 33 сейчас). Стрэйт эдж вращается вокруг очень большого количества разных штук, которые типичны для молодых людей, поэтому такие события, как хардкор-шоу, например, имеют молодежную динамику. Я не говорю, что это плохо, но часто именно это является причиной, по которой более взрослые люде чувствуют себя отчужденными. По-моему, все это касается именно стрэйт эджа (как и всей панк-культуры) по большей части из-за того, что стрэйт эдж в первую очередь является культурой (или сцена) с не очень хорошо развитыми социальными инициативами — это если говорить общими словами. По крайней мере мы делали упор на этот аспект в нашем эссе: что стрэйт эдж культура должна быть социально активной, или по крайней мере более расположенной к активизму.

Gabriel: В тексте подчеркиваются различия между сценами Северной Америки, Европы и Латинской Америки. Как ты видишь эти различия сегодня? Что-нибудь изменилось по твоему мнению? И каким образом вы узнавали об этих различиях? Если это происходило во время ваших туров, то как в других странах относились к тому, что вы говорили со сцены?

Frederico: Когда мы писали это эссе, у нас уже было сложившееся мнение о том, что происходит со сценой в Европе и Соединенных Штатах, так как мы гоняли в европейский тур, а некоторые из нас ездили в Штаты. Также к нам в Сан Паоло довольно часто приезжают люди из-за границы, поэтому у нас есть представление, чем живет сцена за пределами Бразилии. Таким вот образом мы поняли, что между нашей и зарубежной культурами есть различия. Это очень хорошо проявилось, когда к нам стали приезжать друзья из Штатов. Фактически, это общение и подтолкнуло нас написать это эссе. Ключевым моментом было то, что американцы казались нам слишком закрытыми... или как это сказать? Индивидуалистичными?

Позже у меня была возможность пообщаться с разными людьми из США, людьми с разным жизненным опытом и разным мировоззрением, и не о всех сложилось впечатление, что они ультра-индивидуалисты. Но культурные различия существуют везде и всегда, и их легко было заметить. Для нас было очень поучительным видеть, насколько бразильцы, идентифицирующие себя как стрэйт эджеры, зависят от культурной гегемонии США. С этим положением дел мы попытались бороться с помощью написания этого эссе — вспоминая, как мы сами стали стрэйт эджерами, рассказывая какие-то запавшие нам в душу истории связанные с развитием стрэйт эдж сцены в Сан-Паулу и т. д. Мы хотели подчеркнуть сильное влияние политики на формирование наших взглядов и сделать так, чтобы эта тенденция продолжала развиваться в наших кругах, а не затухала, благодаря вниманию сцены Штатов. Также нам хотелось дать понять, насколько важна политическая составляющая в хардкор сцене именно в нашей стране. Нам хотелось сделать акцент именно на этом потому, что мы чувствовали, и сейчас чувствуем, что для нашего младшего поколения sxe различия между сценами США и Бразилии стали более размытыми. Лично меня это гложит, поэтому мне важно было поделиться своим личным пониманием того, чем является стрэйт эдж для меня, и обсудить его с людьми в Бразилии и за рубежом. Какими я вижу отношения между различными сценами сегодня? Понимаешь, я не на столько вовлечен в дела сцены, как раньше. Моим последним опытом был наш европейский тур 2002 года. С тех пор я был в Европе лишь однажды. Также пару раз я был за это время в Штатах. Но я ездил туда с политическими активистами и участвовал в первую очередь в разных акциях, поэтому я не в состоянии что-то объективно сказать о хардкор сцене. Не буду врать, по отношению к современной сцене у меня кое-какая предвзятость, но так как я больше не вовлечен в нее, я стараюсь не говорить об этом публично. 

 

Gabriel: Я действительно нашел критику индивидуализма в вашем тексте. Меня заинтересовало то, что вы говорите о приверженности к коллективной политической деятельности и ориентированных на коллективизм движениях. Ты уже говорил о культурных различиях, поэтому ответь, как ты думаешь, как относятся к политике люди в Латинской Америке, в частности в Бразилии, по сравнению с людьми из Северной Америки? Какие у тебя остались впечатления от активистов, с которыми ты ездил по Европе и США?

Frederico: Я думаю, что индивидуализм связан как с общими культурными аспектами, так и с политической традицией, с которой связан человек. В общих чертах можно сказать, что североамериканцы, как возможно и все представители англоязычного мира, очень индивидуалистичны. Их культура очень индивидуально-ориентированная и это имеет как негативные, так и позитивные аспекты. Позитивным, на мой взгляд, является то, что вы думаете сами за себя и решаете сами, чем для вас является та или иная вещь — в нашем случае это стрэйт эдж. Плохая сторона в том, что тебе кажется, что ты думаешь сам - например, ты стрэйт эджер, потому что вокруг все стрэйт эджеры, а ты думаешь, что это твой индивидуальный выбор. Еще один положительный аспект заключается в том, что индивидуализм может дать тебе силу и подтолкнуть на активные действия вне зависимости от того, что происходит вокруг. С другой стороны, может произойти и так, что ты станешь думать, что единственная правильная цель — это собственная свобода. Благодаря этому можно забыть о солидарности и борьбе за интересы других людей. Такой расклад отражает отношение людей друг к другу в капиталистическом обществе.

Я достаточно четко понял для себя, что изменения в обществе являются вопросом не только индивидуальных изменений. Есть некоторые слои общества, положение которых сильно зависит от других, более крупных слоев, и их проблемы могут быть решены только коллективно. В противном случае ничего не изменится, так как капиталистическое либеральное общество всегда имеет место для таких отдельных маргиналов, как мы.

Важно также понимать, что индивидуализм является основой общества, в котором мы живем сейчас. Если мы хотим построить другое общество, мы должны закладывать другую основу. Опять же, в противном случае ничего не изменится. Именно поэтому идеология и утопия по-прежнему важны для нашего мышления.

Теперь по второй части вопроса. Я думаю, что если смотреть на политические традиции в США и Латинской Америке, то есть большая разница между понятиями «радикальный активист» в Штатах и «левак» у нас. Марксизм, социализм, классовая борьба и т.д. имеют очень большое значение здесь, даже если ты анархист. Раньше считалось, что в США такие же традиции, но, к сожалению, они умерли еще до Второй Мировой войны. У меня такое впечатление, что их «радикализм» по большей части завязан на борьбе за личные права, против «большого» капитализма и т.д. В Европе же леваки традиционно имеют больше сходство с нашими. Я прав?

Gabriel: Да, я полностью с тобой согласен. Европейский анархизм очень сложен для восприятия, даже для людей из Crimethinc. Они не могут принимать его всерьез. В Европе по-прежнему важно иметь классовый анализ и т.д. В Штатах слово «левак» уже считается плохим во многих радикальных кругах — типа левые являются нашими злейшими врагами и т.д.

Давай вернемся к бразильской сцене. Ты сказал, что когда вы написали «Bending to Stay Straight», младшее стрэйт эдж поколение уже не видела тех различий между сценами США и Бразилии, которые видели вы. Означает ли это, что бразильская сцена стала менее политизированной?

Frederico: Тогда, в 2002 году, эта тенденция уже прослеживалась. С тех пор люди в хардкоре становятся все меньше и меньше политически активными. Я думаю, что 2000 год стал вершиной политической активности для бразильской стрэйт эдж сцены. Тогда абсолютно все было связано с политикой: так называемые дни глобальных действия против крупных политических организаций (ВТО, МВФ, Большая восьмерка и т.д.), Всемирный социальный форум в Порту-Алегри, поддержка выступлений безземельных крестьян, связи с сапатистами в Мексике. Такой была атмосфера в то время. Но потом произошло 11 сентября. Это был новый виток в истории. Неолиберализм стал господствующей идеей в мире. Безопасность стала основной повесткой дня. В тот же период в Бразилии в первый раз президентом был избран представитель Рабочей партии. Все социальные движения отступили, чтобы дать ему время и посмотреть, что произойдет.

Gabriel: Можешь теперь рассказать о том, как развивалась ваша стрэйт эдж сцена? Она находилась под влиянием американской сцены, или изначально была более политизированной?

Frederico: В началось с того, что в конце 80-х несколько человек стали называть себя стрэйт эджерами. По большей части это касалось Сан-Паулу: это был Арильсон, который позже стал играть в краст группе Abuso Sonoro; Руи Фернандо, вокалист No Violence; и Марко Суарез из Point Of No Return. Но все это нельзя было назвать ни стрэйт эдж сценой, ни стрэйт эдж комьюнити. Эти люди были едва знакомы между собой. Тогда вообще очень сложно было сделать что-то масштабное. Панк сцена 80-х к тому моменту была уже мертва, так как все было очень сильно завязано на насилии и разборках между различными группировками.

Датой рождения настоящей стрэйт эдж сцены можно считать 91-й или 92-й год, когда несколько пацанов, увлеченных анархизмом, собрали группу «Libertarian Youth». Изначально они не все были стрэйт эджерами, но через пару лет де-факто их уже можно было назвать веган стрэйт эдж группой. Многие старые стрэйт эджеры были задействованы в этой группе, например 5 из 7 участников Point Of No Return. Кажется, тогда абсолютно все были анархистами. Очень сильное влияние на нас имел всякий политизированный хардкор , от краста до стрэйт эдж групп типа Nations On Fire или Lärm. К середине 90-х сцена стала очень большой, но от этого менее политизированной. Наша анархистская тусовка распалась и каждый стал сам по себе. Люди стали менее политически мотивированными и более ориентированными на музыку. Как раз тогда, в 1996 году мы собрали Point Of No Return, чтобы был противовес этим тенденциям. В результате, к концу 90-х хардкор снова стал очень политизированным, с сильной антиглобалистской позицией.

Gabriel: Эти события можно сравнить с тем, что происходило в других странах Латинской Америки, или сцена Сан-Паулу уникальна даже для Бразилии? У вас были связи с людьми из других латиноамерикансих стран?

Frederico: Так как Бразилия довольно огромна по сравнению с европейскими странами, я думаю, нужно сказать в первую очередь о других бразильских городах. В начале 90-х стрэйт эдж сцена существовала только в Сан-Паулу. В 80-е тут была очень большая панк сцена, так что наш город традиционно является космополитическим центром (в отличии от Рио, второго по величине города Бразилии, который является символом всего того, что вы привыкли слышать о Бразилии: карнавалы, пляжи и т.д.). Короче говоря, Сан-Паулу традиционно является городом, пропитанным на первый взгляд культурой «Первого мира». Но на самом деле она у нас все равно своя, пропущенная через нашу ментальность и традиции. Кроме того, здесь много приезжих из разных маленьких городков (так как Сан-Паулу является столицей одноименного шата Сан-Паулу, и это самый богатый городом в Бразилии. Не знаю, хорошо это, или плохо).

Как я уже говорил, в середине 90-х сцена стала менее политизированной, но в то же время количество людей и групп увеличилось до невероятного. Сюда приезжали группы с «Victory», было куча нью-скула и олд-скула, эмо 90-х и все что угодно. Кажется тогда группы стали появляться в других городах. Олд-скул сцена появилась в горде Куритиба, в Белу-Оризонти было несколько эмо групп, а в Рио-де-Жанейро сформировалась сцена с сильным мош-NYHC влиянием (что странно, учитывая нравы людей из Рио). В других городах штата Сан-Паулу тоже появилось несколько групп, но по большей части на побережье — в Сантосе и Сан-Висенте. Даже при том, что политика была не очень популярна среди хардкор/панк коллективов в тот момент, группы появлялись в основном политизированные; по крайней мере намного больше, чем в США. В 99-м мы стали делать большие хардкор фестивали в Сан-Паулу, куда стали приезжать множество групп из-за границы и из других городов. Так мы наладили связи с другими странами и сами стали ездить в заграничные туры. Все это было конечно же связано со стрэйт эджем.

К началу 2000-х группы стали появляться не только на юге, но и в других регионах Бразилии. В первую очередь это группы из штата Эспириту-Санту. Правда, это тоже скорее южный штат. Потом какие-то формации появились на западе, в городе Гояния, например. А потом на северо-востоке, в Сальвадоре, Аракажу, Форталеза и т.д. Я думаю, что в настоящее время есть группы почти во всех городах, но не только стрэйт эдж, так как сейчас существует очень много разных сцен.

Теперь о другой половине нашего континента: в начале 90-х единственным местом, где помимо Сан-Паулу существовала стрэйт эдж сцена, был Буэнос-Айрес в Аргентине. У них была целая плеяда групп, играющих нью-йоркский хардкор и полностью копирующих их стиль жизни, поэтому для них было естественно, что кто-то стал называть себя sxe. Там все началось даже раньше, чем у нас. Когда в 95-м сцена Сан-Паулу постепенно начала отходить от политики, в Буэнос-Айресе появилось две группы — Self Conviction и Personal Choice. Различие между нашими сценами было очень интересным: в Буэнос-Айресе почти все группы играли медленный метализированный хардкор. Очень чувствовалось влияние команд с Victory, New Age и т.д. Мы же играли более быструю музыку, что вызывало непонимание у аргентинцев. Они считали, что время этой музыки прошло. На группы из Буэнос-Айреса также огромное влияние оказало движение сознания Кришны, в то время как мы все поголовно были веганами и анархистами. Забавно то, что они думали, что мы находимся под большим влиянием американских групп, так как пели на английском, а они — на испанском.

С середины 90-х наши сцены начали сближаться, наладились тесные контакты, и теперь каждое лето у нас были тысячи аргентинцев на вписках и концертах.

В Чили стрэйт эдж сцена появилась немного позже — примерно в 2000 году, и она всегда была больше связана с Аргентиной, чем с Бразилией.

В Колумбии к 2000 году была уже тонна нью-йоркского хардкора, что не удивительно, так как люди из этой страны традиционно ездят на заработки в США и привозят с собой часть американской культуры. Кто-то из колумбийцев даже состоял в скандально известном DMS Hardcore Crew (Dr.Martens Skinheads). В 2001 или 2002 группы из Боготы стали играть в Бразилии и у нас завязались более тесные контакты. В это же время их сцена стала более политически ориентированной. В настоящее время у них довольно сильная политизированная хардкор сцена, с большим влиянием современного краста, но все еще связанная со стрэйт эджем и людьми с Crimethinc.

Теперь про Уругвай. Это совсем небольшая страна, расположенная между Бразилией и Аргентиной. У них была довольно хорошо развитая политизированная эмо sxe сцена в начале 2000-х годов, с сильным влиянием ситуационизма и «французского» стиля, который характерен для Refused, например (хотя уругвайцы звучат совсем не как Refused).

Также я слышал о каких-то стрэйт эджерах из Парагвая, но никогда не слышал, чтобы там были группы. За то я слышал о группах из Эквадора и Перу, но не уверен, есть ли там активная сцена, или все ходят только на приезжие группы.

Gabriel: Это большой обзор, спасибо! Позволь спросить тебя о Мексике. Есть ли у вас контакты с мексиканскими группами?

Frederico: Мексика очень отдалена от Бразилии, как географически, так и культурно. Я вел переписку с ребятами из Гвадалахары и Мехико и имею несколько «друзей» оттуда на MySpace нашей группы. Я знаю, что у них есть сцена, и это все, пожалуй.  

 

Gabriel: Ваше эссе было написано от лица молодой, белой девушки из среднего класса. В Point Of No Return не было девушек, на сколько я знаю. Почему же вы выбрали девушку в качестве лица, от которого ведется повествование?

Frederico: В некотором смысле это был риторический прием. Первый вариант эссе был написан одним из участников группы от первого лица. То есть повествование велось от молодого, белого парня. Исправив первое лицо на третье и добавив рассказчика, мы подумали, что так будет проще идентифицировать это эссе не как текст кого-то одного из нас, а как Point Of No Return в целом. Поэтому мы придумали мифическую девушку, которая все это написала. Тот факт, что мы изменили пол автора, отражает ситуацию в сцене здесь, в Сан-Паулу. Когда мы гастролировали по Европе в 2000 году, мы поняли, как много девушек активны в сцене. Мы хотели, чтобы в эссе это было отражено. Именно поэтому мы не стали менять остальное — молодой, белый, из среднего класса. Если быть честным, мы просто меньше думали об этих проблемах, хотя в нашей сцене куча тех, кто не белый и не из среднего класса, в том числе и некоторые члены Point Of No Return.

Gabriel: Классовые и расовые проблемы являются менее серьезными, по сравнению с гендерной проблемой, или что?

Frederico: Да, я бы сказал, что так и есть. Женская часть сцены очень быстро освоилась и стала иметь большой вес в жизни нашего сообщества. Гендерные вопросы стали важной политической темой, что подтолкнуло к активности такие группы, как Dominatrix, One Day Kills и Infect. Нельзя сказать того же самого о классовых проблемах, например. Конечно, в бразильском обществе классы разделены, а расизм глубоко укоренился в головах людей, но об этом в сцене говорится практически постоянно, при практически ничего не говорится о гендерных проблемах. Их даже не пытаются обсуждать. Поэтому мы постарались сделать так, чтобы в тексте была отражена нехватка этого обсуждения.

Gabriel: Как классовые проблемы отражаются внутри вашего хардкор/панк сообщества?

Frederico: При всем при том, что в сцене все очень смешано вместе, я замечал, что разделение все-таки есть. С одной стороны это синие воротнички, ребята, которые говорят на плохом английском и не живут по последним тенденциям американского хардкора, с другой — ребята из среднего класса, с хорошим образованием, при деньгах, одетые в футболки с американскими или европейскими группами. Тем не менее, в настоящее время интернет и глобализация немного размыли эти различия и параметры идентификации классов изменились.

Gabriel: Как насчет разделения по расовому признаку?

Frederico: Расизм свойственен для Бразилии, но он отличается, к примеру, от расизма в США. В Бразилии он более интеллектуальный. Орачу Ногейра(Oracy Nogueira) объяснил эти различия в 1950 году путем сравнения «предрассудков по признаку внешнего вида» в Бразилии и «предрассудков по признаку происхождения» в США. Это делает расовую идентификацию более размытой. Например, в Бразилии человека могут считать белым, даже если его мать черная. Если ты хорошо выглядишь, никто не будет обращать внимания на твое происхождение или цвет твоей кожи. То есть здесь «цвет» не равно «цвет кожи», а скорее равно «класс». Это также означает, что ты можешь менять свою «расу» в течение жизни. Например, с коричневым цветом кожи ты будешь «черным» до тех пор, пока ты бедный. Как только у тебя появятся деньги, ты станешь «белым». Бразильцы не говорят о том, что в Бразилии есть расизм, они не считают себя расистами, даже при том, что большинство из них на самом деле расисты. Бразильский хардкор и панк всегда шел за идеей эстетики белого человека - хоть она и никогда не была четко определена. Это укрепляет расистские модели, которые придают «белизне» определенную ценность. На это стоит обратить больше внимания. 

 

Gabriel: В конце вашего эссе вы выражаете надежду на то, что в рамках стрэйт эдж культуры будут преобладать тенденции, характерные для сцен Латинской Америки, Азии и Африки. Ты до сих пор придерживаешься мнения, что это лучший путь? Я спрашиваю, потому что ты уже не так сильно связан со сценой, как раньше. Но, может быть у тебя изменилось общее мнение о том, в каком направлении должна развиваться стрэйт эдж сцена? Может быть нормально, что она развивается в различных направлениях?

Frederico: Я думаю, что наше эссе и наши заявления на тему «третьего мирового хардкора» помогли многим людям и группам, по крайней мере в Бразилии, осознать свою собственную, особую идентичность как sxe. Ты прав, сейчас я уже не так сильно вовлечен в сцену как раньше, и я не знаю, что происходит с хардкором в других странах. Я хорошо помню то время, когда у меня было полно друзей по переписке из Юго-Восточной Азии, Индонезии, Южной Африки и во всей Латинской Америки. Но это были люди из тех мест, до которых к тому времени уже добрался интернет. Представь теперь, сколько людей не имели возможности общаться между собой и обмениваться своими мыслями и опытом. Размышляя снова об этом, я думаю, что это несколько высокомерно - рассчитывать, чтобы каждый уголок мира был бы так встроен в мировую систему, что там была бы стрэйт эдж и панк сцена в качестве локального проявления борьбы с империализмом.

Gabriel: Я не знаю, можно ли считать такое желание высокомерным, мне кажется это вполне нормально. То есть, в контексте вашего эссе понятно, что вы имеете ввиду не желание подстроить все под одну глобальную модель, а наоборот, что должны быть локальные проявления общих идеалов. И я считаю, что если во всем мире люди придерживаются каких-то общих идеалов, то это очень даже хорошо. Есть традиционное понимание того, на чем должен строиться, например, интернационализм, и оно общее для всех, не так ли? Другой вопрос в том, что может, не так важно, чтобы в каждом городе была своя стрэйт эдж сцена, а лучше чтобы была политическая сцена, в которой признаются политические аспекты употребления и отказа от наркотиков. Что думаешь об этом?

Frederico: Это действительно главнее. Дело в том, что большинство политических движений упускают, что эти вещи были важной повесткой дня для некоторых традиционных анархистских объединений в начале 20-го века.

Gabriel: Да, в Европе это было очень развито. Например, в 20-е и 30-е годы в Швеции было довольно мощное «Движение за трезвость» среди рабочих. Затем оно сошло на нет. Тоже самое произошло в кругах испанских анархистов и в Латинской Америке, хотя я почти ничего об этом не знаю.

Frederico: В Сан-Паулу было большое анархическое движение в начале 20-го века. Оно формировалось среди испанских и итальянских иммигрантов, которые составляли большинство населения города в то время. Они также делали сильный акцент на отказе от алкоголя.

Мне кажется, что в то время акцент делался именно на трезвость, потому что это было частью целого набора принципов, направленных на создание так называемых «мужчин и женщин нового общества». Был также диалог на тему физического развития, свободной любви и так далее, но дальше диалога ничего не зашло. Но все эти идеи не были основаны на принципах индивидуализма, как стрэйт эдж сегодня. Были более свободные отношения, если ты понимаешь, о чем я.

Gabriel: И что произошло с этим движением?

Frederico: В 1920 году анархическое движение в Бразилии пошло на убыль, причем это было связано с успехом большевистской революции. Некоторые анархисты переметнулись к коммунистам и основали первую коммунистическую партию в Бразилии. После этого все темы с трезвостью и здоровым образом жизни перестали рассматривать всерьез.

Gabriel: Как ты думаешь, могут ли такие мощные социальные движения вернуться в наши дни?

Frederico: Я не верю, что что-то подобное может произойти. Теперь у нас есть штука, которая называется «стрэйт эдж», и эта штука основана на трезвости. Но, я считаю что это лишь плод своего времени, и я не могу назвать стрэйт эдж движением. Это скорее субкультура, или контркультура, и здесь на первом плане стоит вопрос идентичности. Я думаю, что стрэйт эдж имеет мало общего с проекциями нового общества, как это было в начале 20 века с движением анархистов. Его главной целью является отстранение активистов от алкоголя и тому подобных вещей, чтобы не терять хватку и рассудок. Ну, так я себе его представляю. Я думаю, что если бы было что-то вроде общественного или политического стрэйт эдж движения с сильной позицией и критикой легальной и нелегальной фармацевтической промышленности, или, например, легального или нелегального употребления наркотиков, было бы нечто совершенно отличное от того, что было в прошлом.

Ислам, антифашизм и предрассудки

Пару дней назад мы гуляли с подругой и обсуждали, как я, человек с левацкими взглядами, могу быть религиозным и иметь религиозные ценности. «Взгляды», это конечно грубо сказано, но чтоб не тратить время на объяснения, буду называть это так. Я уже много раз разговаривал на эту тему со своими знакомыми или незнакомыми, но чем дальше, тем больше я удивляюсь количеству предрассудков и предубеждений в нашей субкультуре. Ну, их куча, так ведь? Ответ о том, что я не вижу здесь никаких противоречий, порождает много аргументов, среди которых и то, что религия предполагает иерархию, сексизм и гомофобию, и что религиозные деятели всегда поддерживает власть, зомбируют людей чтоб стрясти с них как можно больше бабла, и что все это мерзко и ужасно. Как объяснить человеку, который знает о моей или какой-то другой религии только со слов какого-нибудь из анархо-авторитетов, и в силу своей доверчивости или лени не хочет знать и понимать больше, я не знаю. Я могу как угодно говорить, что ни одна настоящая религия и ни один действительно религиозный человек на самом деле не может и не будет поощрять все то, в чем их любят упрекнуть, но я ведь не Жук и не Укроп, поэтому мне вряд ли поверят. Это было как-бы вступление, а основной частью будет статья одного француза, которая затрагивает тему религиозности в левом движении Франции, а также проблемы миграции и отношения к мигрантам в антифашистской среде. Я нашел ее в одном из номеров «Антифашистского мотива» и она показалась мне очень интересной и познавательной. Именно поэтому я и решил поделиться ей с вами.

В настоящее время во Франции идет сложная дискуссия по поводу ислама, который некоторым представляется как угроза нашему светскому обществу (во Франции ранее сложилась хорошая республиканская традиция не выносить религию за рамки частной жизни). Но в последние 15 лет мы стали свидетелями кампаний за или против хиджабов в школе, закона против ношения паранджи в общественных местах, традиционных пятничных молитв, занимающих по несколько улиц в том или ином квартале.В целом спектре мнений появляется определенное количество предрассудков, в той или иной степени расистских: тут сказывается и незнание того, чем же на самом деле является ислам или, скорее, различные формы ислама; и незнание множества причин, по которым девушки решают носить хиджаб, в отличие от устоявшегося мнения, что за них решают родители; и паранойя по поводу паранджи, которую носят всего одна-две тысячи женщин во всей стране; наконец, полное непонимание в вопросе многолюдных молитв, занимающих улицы якобы зимой и летом, под солнцем, в дождь и в снег. Для одних последнее — свидетельство воинствующего фанатизма этой прозелитской религии, тогда как другие, более объективные, наблюдатели видят в этом лишь то, что местная мечеть или молельная комната слишком малы, чтобы вместить верующих со всего района…Конечно, предрассудки муссируются правыми и ультраправыми группами, партиями и экспертами с четкой стратегией, чей основной принцип, по золотому правилу Карла Шмидта, состоит в определении врага. После 11 сентября, согласно теориям «столкновения цивилизаций», ислам, который отождествляют с политическими экстремистами, стал идеальной мишенью.К сожалению, и значительная часть левых попала в ловушку, расставленную некоторыми правыми и даже ультраправыми деятелями, которые взяли на вооружение несвойственные для них дискурс и аргументы: светскость, единство Республики, антикоммунотаризм, права женщин…Таким образом, появились личности и группы среди левых и даже среди феминисток, которые стали участвовать в этом новом дискурсе под республиканскими знаменами своих бывших злейших врагов. Большинство из них, переняв тот же тип дискурса, сохранили политическую дистанцию с ультра-правыми. Другие же, конечно, не столь многочисленные, докатились до того,что участвуют в совместных демонстрациях с неофашистскими группами или во всеуслышание заявляют о своем согласии с «новым республиканским дискурсом» незакомплексованных правых политиков.Что же стало причиной такого сближения групп, которые история разделила реками крови? Кем видят себя антифашистские активисты в этой дискуссии? Неужели они тоже поддались расистским или ксенофобским предрассудкам?Чтобы ответить на эти вопросы, нужно сначала определить место ислама во Франции, который тесно связан с магрибской либо с африканской иммиграцией. Возникает вопрос, почему эта дискуссия возникла только недавно, несмотря на то, что иммиграция — явление историческое. Что касается места антифашистов в этой дискуссии, необходимо подчеркнуть следующее: антифашизм во Франции нераздельно связан с историей левых и социального движения, хотя почти все антифашистские активисты сегодня — выходцы из либертарного движения. Они наследники этой истории, знают и принимают ее, заявляют о своих правах на нее.Антирасизм, неотделимый от антифашизма, видится в этом ряду с моральной, но прежде всего с политической точки зрения как способ эмансипации масс; идеология, берущая начало еще с дела Дрейфуса (конец XIX века). До этого среди рабочего класса, включая политически сознательных его представителей, нередко можно было встретить сильные ксенофобские настроения, главным образом в силу социальных причин: евреев часто ассоциировали с крупными предпринимателями, в итальянских и польских иммигрантах видели угрозу снижения зарплат, так как они соглашались на низкооплачиваемую работу. Из-за того, что они в основном были католиками в стране, где католицизм зачастую принимал сторону власть предержащих, их считали «предателями рабочего класса» и т.д.Дело Дрейфуса стало одним из важнейших толчков к осознанию того, что расизм и ксенофобия — это оружие патронов и государства в «разделении рабочего класса». Отдельная заслуга в этом принадлежит анархистам и некоторым представителям социалистического движения того времени. Предрассудки, конечно, не исчезли полностью (такова человеческая природа…), но расизм и ксенофобия были однозначно побеждены, и дальнейшие события — подъем фашизма и нацизма, жестокие профсоюзные битвы, сопротивление во время войны — создали в левой среде настоящую, глубоко укоренившуюся культуру интернационализма и антирасизма. Сегодня нет ни одной кампании солидарности с рабочими-мигрантами, кампании поддержки нелегальных мигрантов, которые хотя бы на словах не были поддержаны всеми французскими левыми. История же показывает, что те левые, которые заигрывали с расизмом и ксенофобией, всегда в конечном счете оказывались на ультраправом фланге.Мы говорим сейчас об общей культуре. Но не будем слишком идеалистичными: существовали и противоположные тенденции. Нынешняя государственная политика по криминализации «незаконных» мигрантов, проводимая правым правительством, ранее так же успешно проводилась социалистическими правительствами, и активистам из социалистической партии порой было трудно с этим мириться. В 1970-е годы Коммунистическая партия Франции взяла на вооружение лозунг «Произведем французское», который принял весьма неоднозначный смысл и который фашисты из Национального фронта с легкостью извратили, добавив «…руками французов». В рядах активного движения солидарности с палестинским народом, которое традиционно стояло на левых позициях из-за связей с арабскими иммигрантскими активистами, и исторически сложившегося после 1968 года интернационализма, у некоторых исчезла грань между антисионизмом и антисемитизмом. Эти люди немедленно исключались и изгонялись из любых демонстраций, конференций или собраний и в основной массе присоединялись к ультраправым.Были и другие: осознающие указанные границы, но, тем не менее, терпевшие — во имя единства в деле пропалестинской солидарности — явно антисемитскую риторику тех групп, которые зачастую были связаны с ультраправыми на почве антисемитизма. Для антифашистского сообщества здесь вопрос совершенно ясен: любое подобное сотрудничество неприемлемо, антифашистами ведется решительная и постоянная работа по разоблачению этих союзов. Граница с ксенофобской риторикой (hate-speech) или ксенофобскими группами (hate-groups) должна быть полностью непроницаемой, это верно всегда и везде. Новые «исламофобские» кампании стали настоящим вызовом для антифашистов и для всех левых в целом.Ислам во Франции тесно связан с историей магрибской иммиграции и предшествующей ей французской колонизации Северной Африки. Эти два явления важны для понимания нынешнего контекста.Ни один из основных республиканских принципов «Свобода, Равенство, Братство» не применяли (либо лишь делали вид, что применяли) по отношению к колонизованным, которые всегда имели статус граждан второго сорта (sous-citoyens). Уже в то время ссылались на их религию, чтобы подчеркнуть, насколько они «отличались», а следовательно, не могли быть приняты в гражданство. Доступ к образованию был предоставлен только ничтожному меньшинству, тогда как остальные нужны были для того, чтобы служить «европейцам». В левой среде большинство партий долгое время поддерживали колонизацию, считая своим долгом участвовать в «обучении туземцев» — патерналистская точка зрения, которая распространена и сейчас.После войны за независимость Алжира (1954-1962) контакты между Францией и ее бывшими колониями не прекратились: последние обеспечивали ее заводы полками иммигрантов, призванных поддерживать экономический рост того периода. Эти иммигранты, главным образом трудовые, приезжали не навсегда. По крайней мере, они так думали. Они мечтали вернуться на родину, стараясь не поддаваться на расистские провокации фашистов, полиции, сформированной во время Алжирской войны и сохранившей презрение ко всему арабскому, или бригадира на заводе. Тем не менее, во время социальных кризисов эти иммигранты пополняли ряды забастовщиков и синдикалистов, о чем многие забывают. Даже если они и были мусульманами, то это был «личный ислам»: лишь небольшое количество мечетей находились в руках чиновников — выходцев из страны эмиграции (в основном, Алжира и Марокко, либо из Турции), с позволения французского Министерства внутренних дел, которое контролировало эту сферу.Понадобилась целая цепь событий, чтобы этот классический постколониальный расизм трансформировался в широкую исламофобию. И прежде всего, появление на сцене ислама как такового.Серьезные социальные проблемы в рабочих кварталах в пригородах крупных городов иногда приводили к бунтам, начиная с 1990-х годов. Власти реагировали так же, как во времена колонизации: сначала обращались к имаму с просьбой разрядить обстановку, несмотря на то, что большинство бунтующей молодежи хоть и принадлежали к исламской культуре, но не обязательно было религиозным. Если этого было недостаточно, в дело вступала полиция. Естественно, различные исламские организации не упустили возможность получить в свои руки молельные комнаты, а затем и мечети в обмен на обязанность быть представителем властей, ссылаясь на роль социального миротворца. Ислам стал заметным.Второй фактор, возможно, самый важный: дети первого поколения иммигрантов родились и выросли во Франции. У них есть французское гражданство, но повседневный расизм и дискриминация, жертвами которых они становятся несмотря ни на что, заставили их действовать. Вместо того, чтобы опустить голову, как большинство их родителей, они громко заявили свои права на гражданство — впервые новое поколение появилось на политической и медиасцене как самостоятельная сила во время «Маршей равенства» 1983 и 1984 годов, которые прокатились по всей Франции. Разочарованные слабым долгосрочным влиянием, присвоением их движения политическими партиями или их дочерними ассоциациями (такими как «SOS Racisme»), невозможностью быть французом во Франции, которая их отталкивает, а также невозможностью быть частью страны своих предков, которую они не знают, многие из этих молодых людей обратились к исламу как к носителю идентичности. И чаще всего уже не к исламу во Франции, как их родители, а к исламу ИЗ Франции, через таких богословов как Тарик Рамадан (Tariq Ramadan) или через свои собственные искания. Этот ислам очень разнообразен, он может быть консервативным с очень фундаменталистскими или реакционными чертами, связанным с международной организацией «Братья-мусульмане», или же более социальным, напоминающим движение левых христиан, зародившееся в 1930-х годах, и связанным с социальным движением, главным образом через социальную работу в кварталах.В течение 1990-х годов гражданская война в Алжире между военной диктатурой и исламистскими повстанцами затронула Францию волной терактов, исполнителями которых были молодые французы с алжирскими корнями, обращенные в наиболее радикальный ислам. Эти инциденты, как и случай банды из Рубе, грабителей банков, ранее воевавших в «интернациональных бригадах» во время войны в Боснии в 1991-1996 гг., показали опасный образ радикального ислама, хотя его сторонники и очень малочисленны.11 сентября 2001 года массовые теракты в США спровоцировали волну исламофобии на Западе, сформулированную впоследствии в теории «столкновения цивилизаций». С этого момента все кому не лень критикуют ислам во Франции, сваливая в одну кучу историю с датскими карикатурами, девушек в хиджабах, терроризм, молитвы на улицах, иммиграцию и даже палестино-израильский конфликт. Организованное еврейское сообщество, которое мирно сосуществовало с мусульманами, тоже частично поддалось пропаганде ультраправых ради «противостояния общему врагу».Следует добавить, что ультраправые в нашей стране — сильные, но всегда маргинализируемые во время выборов — пользуются случаем, чтобы скопировать голландскую и скандинавские модели «популистских партий», которые появляются в Северной Европе под предлогом борьбы против ислама и защиты свобод (прав женщин, меньшинств, светскости и т.д.). Часть правых уже преуспела в этом и, как мы видим, часть левых повелась на антиисламскую пропаганду. Этому способствовала и теория «столкновения цивилизаций», так как она позволяет правым и ультраправым заработать более приемлемую и более «политически корректную» репутацию, чем у закоснелых постколониальных расистов.В левом движении дискуссия привела к расколу: кампании за или против хиджаба в школах и последовавший закон о его запрете радикализировали позиции внутри движения. С одной стороны оказались молодые мусульманки, отстаивающие свои убеждения (право на религию, право на самоопределение либо и то, и другое), а также сторонники школ для всех, а с другой стороны — искренние защитники светскости, смешавшие недоверие ко всем религиям с обычной исламофобией. Пропасть между ними разрастается, все чаще звучат заявления о недостаточной интеграции мусульман в республиканские ценности. В борьбе за самоопределение забывают про необходимый классовый анализ, что особенно прискорбно для левых. Ведь проблема ислама включает не только религию, но также классовый вопрос и вопрос городских районов: большинство мусульман — выходцы из бедных слоев и живут в рабочих кварталах. Большинство левых активистов — из среднего класса и живут в центре города. Речь идет о двух сообществах, которые редко соприкасаются на социальном или политическом уровне и которые обычно не знакомы друг с другом. Вот политический парадокс, который привел к серьезным последствиям: во время очередных региональных выборов левая партия представила список, в котором одна активистка оказалась мусульманкой, да еще и в хиджабе! Скандал — как партия, выступающая за светскость, могла выставить кандидатуру «явной мусульманки», а значит «противницы свободы женщин»? Рядовые активисты, выходцы из среды «обычных людей», как и сама активистка, пытались оправдаться, защитить идею, что быть мусульманином не мешает классовому сознанию, феминизму и активному участию в социальной борьбе как раз из-за своего происхождения из наиболее сознательной среды, — все напрасно. Женщина вынуждена была отступить, вскоре она вышла из партии вместе со своей группой и другими похожими группами. «Светские» левые праздновали победу. А люди на местах были ошеломлены: из-за слепоты белых буржуазных активистов из центра партия потеряла несколько групп активистов, которые представляли интересы низов и занимались конкретно левой тематикой — социальной сферой!Неужели можно быть мусульманином и левым? Мусульманином и за свободу женщин? Мусульманином и светским? Да, и даже антифашистом! Я стал свидетелем такого диалога: две девушки в чадрах яростно спорили с человеком, чья манера одеваться позволяла угадать в нем левого активиста. Подойдя поближе, чтобы защитить этого «товарища» от «фундаменталисток», я был удивлен, услышав, что говорят девушки: «Как? Ты споришь с UOIF («Союз исламских организаций Франции», могущественная организация, связанная c «Братьями-мусульманами»)? Это же буржуи! Им нет дела до бедных! И к тому же они связаны с Саркози и Соралем (распиаренный СМИ фашистский активист, который на почве антисемитизма ищет союзников в исламской среде). С фашистами и с их союзниками не спорят. С ними сражаются!» Не зря говорят, что внешность обманчива...Другая история: после убийства полицейским юноши арабского происхождения я пришел на акцию солидарности с несколькими активистами из «центра города». Нас встретили местные активисты, один из которых был из исламской религиозной группы. Так как один из «солидарных» выступал от имени гомосексуальной ассоциации, наша дискуссия затронула также тему гомосексуальности. Религиозный мусульманин был очень смущен: краснея, он признавал, что ислам осуждает гомосексуальность, и в то же время он был признателен этому товарищу за то, что он был одним из немногих из «центра», кто пришел к ним… В его представлении о «педиках» произошел настоящий переворот! Таким образом, солидарность затрагивает многие аспекты.Эти случаи показательны, хотя, конечно, не касаются всего ислама, который во Франции базируется на более консервативных или религиозных ценностях. Они показывают уровень предрассудков, обусловленных культурными, географическими и классовыми различиями, которые мешают дискуссиям, спорам, встречам, акциям. Активисты — наследники маршей 1983 года, мусульмане, упертые или нет, которые считают себя левыми, уже в течение 30 лет испытывают огромное недоверие ко всем левым партиям, которые стояли на патерналистских позициях и пытались ими манипулировать или использовать их, этих «хороших эксплуатируемых арабов, которых мы знаем, как защитить, лишь бы они молчали и не мешали нам действовать».Пропасть углубилась. Есть ли еще шанс ее заполнить? И что думают по этому поводу антифашисты?Большинство из них прекрасно осознали, и уже довольно давно, кто же они такие: «маленькие белые радикалы из среднего класса», как писал в 1992 году журнал «REFLEXes». Их деятельность не распространяется на рабочие кварталы пригородов, тем более, они там не живут. Они незнакомы с ними и понимают это. Это понимание собственного незнания уже является позитивным моментом, в сравнении с большинством левых… Вот показательный пример: одна фашистская группа организовала провокацию — на странице Facebook они сообщили о проведении пикника со свиными сосисками и алкоголем в квартале, где компактно проживают мусульмане. Левые группы собрались на контрдемонстрацию. И никто или почти никто не поинтересовался мнением организаций, расположенных в квартале! Префектура запретила фашистское собрание — к счастью, если можно так выразиться...Большинство антифашистов, таким образом, ограничиваются резким антирелигиозным дискурсом — против всех религий, не заостряя внимание специально на исламе: граница между исламофобией и расизмом стала очень тонкой, и здесь главное — не лить воду на мельницу ультраправых.Другие антифашисты начали посещать «тренинги» по исламу, чтобы с их помощью попытаться понять, что происходит в рабочих кварталах. Не получилось: на тренинги собиралось очень мало людей, и суть проблемы, как видим, не сводится к исламу.Наконец, есть небольшая группа антифашистов, которая пытается навести мосты между активистами из центра и с окраин, главным образом посредством образовательных конференций на тему ультраправых и связей, налаживанием которых они пытаются заниматься с жителями рабочих кварталов и некоторыми мусульманами. Участники проявляют большую заинтересованность — конференции притягивают очень разных активистов: людей из пригородов, арабов, белых или черных, девушек в хиджабах или феминисток, мусульман или светских, анархистов, коммунистов, даже социалистов. Процесс идет медленно, но полученные отзывы и просьбы о проведении таких конференций из тех мест, к которым у антифашистов до сих пор не было доступа, дают им понять, что они прокладывают новую дорогу.Однажды к этой группе обратились активисты из рабочих кварталов, среди которых некоторые афишируют свое исламское вероисповедание, по поводу конкретной информации — им показалась подозрительной листовка-обращение, опубликованная на популярных среди мусульман форумах. С тех пор они начали наводить порядок в своих рядах, иногда силой выдворяя антисемитские мусульманские группы с демонстраций солидарности с Палестиной или с собраний против полицейского насилия.Начинается новая история антифашизма, которая опирается как на социальную борьбу, так и на антиколониальное и постколониальное прошлое Франции. В центре этой новой страницы — солидарность…

Pierre Hérisson, перевод: Влад

Crew neck Inside Out

Иногда я выкладываю тут фотографии с разным типа мерчем. Можно подумать, что я решил показать всем свой гардероб, но всё совсем не так. Дело в том, что все это я делаю сам, к чему вас всех призываю. Иногда, как мне кажется, намного интереснее взять какую-нибудь шмотку из секонд хенда и сделать то, что тебе нравится самому, чем платить кучу денег за заказы с заграничных лэйблов. Это и круто, и d.i.y. Как говорится, d.i.y as it is. Прикол в том, что таким способом можно сделать себе любой дизаин любой футболки, даже той, которая уже сто лет не выпускается и уже не будет. Делается это очень просто. Вам потребуется только клейкая бумага (а кто-то делает на обычной, но использует двухсторонний скотч), принтер, на котором вы будете распечатывать нужную вам картинку, ножницы, акриловая краска нужных цветов и немного терпения. Да, еще, по словам некоторых моих друзей, вам потребуются руки, вставленные тем концом! Короче, вы берете бумагу, распечатываете на ней картинку, вырезаете ее маленькими ножницами или канцелярским ножом (кому как удобно) и клеите то, что получилось на ткань. Сложные рисунки, по типу того, что изображен на фотке сверху, стоит вырезать по частям. Сначала я вырезаю самые маленькие детальки и каждую из них по отдельности приклеиваю к ткани, потом более крупные, а потом уже все остальное. Двухцветные картинки я делаю тоже отдельно: сначала один цвет, потом другой. Можно сделать и вместе, но исходный результат будет зависеть от вашей аккуратности и иногда от густоты краски, так как она имеет свойство затекать в ненужные места и портить тем самым всю картинку. После того, как краска нанесена, дайте ей высохнуть. Потом можно смело отрывать бумагу и прогладить утюгом то, что получилось, чтобы закрепить краску. Когда я делаю что-то сложное, с кучей мелких деталей и жидкой краской, я отдираю трафик минут через 10 после нанесения краски, так как велика вероятность косяков. Пока краска не засохла, есть все шансы исправить от руки все то, что либо легло криво, либо затекло. Вот пожалуй и все, что я хотел вам сегодня рассказать. Желаю удачи!

Interview with Jules Masse (Side By Side). Part II

Вот вам вторая часть интервью, которое, кажется, на этом не заканчивается, но я не буду переводить дальше, так как тут как-бы Джулс подвел итог и все выглядит как надо. Этот кусок получился намного бодрее первого, поэтому я надеюсь, что он вам понравится.

J: Да, потом было шоу «Shut Down». Вероятно, о нем было сказано уже слишком много, но я хочу кое-что добавить.

Во-первых, никто, кого я знал, не шел на это шоу с каким-то негативным отношением к CBGB, тем более я. Мне никогда не нравились владельцы CB', но это скорее была личная неприязнь. Короче, это был октябрь 1987 года и это было большое шоу, так как к тому времени и Gorilla Biscuits и Side By Side уже добились признания в сцене. Нас нельзя было назвать хедлайнерами, но около того. Список групп с Youth Of Today в качестве хедлайнеров был впечатляющим и я очень ждал тот день.

The Pagan Babies из Филадельфии были первыми, и когда они начали свой сет, на сцену вылезли два огромных латиноса и встали прямо на край сцены. Хотя они очень сильно были похожи на скинхедов, они были не из наших. Я никогд не встречал их раньше и никогда не видел, чтобы они тусовались с кем-то из нас. Даже полусидя эти чуваки заслоняли собой всю сцену, и мы даже не видели музыкантов. Хуже того, если какой-то парень пытался взобраться на сцену и устроить стейдждайвинг, они сталкивали его вниз. Нью-Йорк всегда был суровым городом в плане тусовок, и если ты был из другого города, тебе бы это вряд ли понравилось. Мне было стыдно перед парнями из The Pagan Babies, если честно. Мало того, им надо было продираться через этих громил, чтобы хоть что-то сделать на сцене, так им еще и не давали уйти с нее. Их пихали, толкали и так далее. Короче говоря, эти обстоятельсва разочаровали их очень сильно.

Мы наблюдали все это стоя за сценой и нам хотелось надавать по морде этим здоровякам. Я повернулся и сказал кому-то, кто стоял рядом: «Они что, собираются стоять так весь концерт?». Чтобы этого не было, мы решил выкинуть их со сцены, причем не просто столкнуть, а сделать так, чтобы они вообще больше не подступили к ней, чтобы можно было спокойно устраивать стейдждайвинг. Это у нас не получилось, за то получилось кое-что другое. Я не помню, кто играл дальше, Side By Side или Gorilla Biscuits, но на первом гитарном риффе все, кто были за сценой, выбежали и прыгнули со сцены в толпу прямо через них. Причем, первыми были Гас и Джейсон. Вышибалы явно не ожидали такой подставы, так как стояли спиной к сцене и были сосредоточены на публике. Они даже не думали, что кто-то из музыкантов выкинет что-то подобное. Увидев все это, публика сразу же стала вести себя очень дерзко. Через несколько минут эти гориллы уже не казались нам такими здоровыми и опасными: кто-то постоянно выбегал на сцену чтобы прыгнуть с нее, а им постоянно приходилось пригибать свои головы, чтобы их не оторвали, потому что никто не реагировал на их крики. Между тем, Джейсон и Гас продолжали неистовствовать. Когда один из них прыгнул и вышибале пришлось в сотый раз пригнуться, другой с разбега прыгнул ему ногами на спину, чтобы прыгнуть с нее в толпу. Так продолжалось несколько раз подряд. Кто-то из ребят, мне кажется это был Джейсон (Гас, прости, если я ошибся, ведь прошло уже 24 года), попытался столкнуть вышибалу со сцены, но тот встал и схватил его за ноги. Он просто стоял и держал Джейсона за ноги на краю сцены, а тот трипыхался вверх тормашками обнимая ноги вышибалы. Потом они начали бороться и вышибала в конце концов не удержав ровновесия упал на бок. В CBGB есть такой узкий проход сбоку от сцены, пройдя по которому вы попадаете в ванную комнату. Правда, я понятия не имею, кто ей пользовался. На щоу этот проход обычно заполняли девушки, потому что оттуда они могли очень близко видеть группы и при этом не бояться, что их растопчут. Так вот, когда этот гигантский скин боролся с Джейсоном, они рухнули как раз в этот проход, и девушки явно не собирались ловить их. Им орали, чтоб они свалили оттуда, и тут: Бааах! В тот момент мы все подумали, что Джейсон, должно быть, уже мертв. Когда они упали, обезумевшая толпа забираясь на сцену стала прыгать не в зал, а на вышибалу и Джейсона. Теперь я был уверен, что Джейсон точно мертв. Играла адская музыка, визжали девки, прижатые к полу всей этой массой, а сверху всего этого торчали ноги и головы. Ад, короче говоря. В конце концов эти психи стали потихоньку вылезать из этой кучи один за другим. Наконец, вылез и Джейсон, совершенно живой и здоровый, и как ни в чем не бывало снова прыгнул со сцены в толпу. Оказалось, что он упал на вышибалу и тот все это время лежал на самом дне, под грудой тел. Когда он вылез, в его глазах читалось недоумение. После этого толпу уже невозможно было остановить и к концу третьего сета вышибал просто смели со сцены, а на сете Youth Of Today они даже не появились.

Тогда клубу CBGB был предъявлен иск, потому что один пацан что-то сломал себе во время стейдждайвинга. Такое случалось постоянно. Как-то раз Джинджи сломал мне нос в мошпите, но это было неумышленно. Еще я помню, что когда мы играли в Antrax, кто-то сломал себе ногу. Теперь, глядя на это дело и зная об ответственности и обязанностях бизнесменов, заведующих подобными заведениями, я могу сказать, что у иска против Хилли (Hilly Kristal — до 2006 года был директором CBGB) есть перспективы. Не знаю, было ли правильным его решение ставить во время шоу на сцену огромных, никому не знакомых мужиков, но теперь мне понятно, что он просто напросто пытался защитить свои интересы.

Но тогда мне было лет 16 и я чувствовал, что таким образам у нас хотят украсть нашу сцену. Для меня сцена была всем и я твердо знал, что это наше время и наше место. Для меня хардкор без взаимодействия публики и группы всегда походил на чашку холодного кофе. Такой хардкор не стоит и выеденного яйца. Так что, в то время я сказал много чего неприятного в сторону CBGB и конкретно Хилли, на что он был очень обижен. Так или иначе, после шоу он собрал все группы и сказал нам, что это была наша вина, и в частности очень отъехал на меня, якобы я был зачинщиком всего этого беспредела. Он собирался отменить все воскресные шоу в CBGB. Если смотреть правде в глаза, то да, я очень много говорил со сцены о волнующих меня вещах, и тогда сказал еще и об охранниках, но я не думаю, что мои слова как-то повлияли на ситуацию, так как все началось еще до того, как Side By Side вышли на сцену. Я не помню, что конкретно я говорил, но Хилли это очень не понравилось, и он преподнес все так, что это по моей вине в CBGB больше не будет воскресных шоу. Он понимал, что если уж те вышибалы не смогли нас остановить, то на это не способен вообще никто. Никто особо не чувствовал свою вину в тот момент, потому что все считали, что сделали то, что должны были сделать. Выполнили свой долг, так сказать. Мы вернули себе нашу сцену, и это было одно из лучших шоу всех времен. Черт, «Shut Down» стал боевым кличем после шоу, а Project X в честь этого назвали так свою песню. Теперь, глядя в прошлое, я понимаю, как сложно сохранить живую музыку, если у тебя нет собственного места. Как только нам запретили проводить наши шоу, злость среди моих друзей стала только нарастать. Я помню, что когда Underdog узнали, что их шоу отменили, они были просто в бешенстве. Многие тогда обвиняли во всем Youth Of Today, кто-то обвинял меня. Я даже подумать не мог, что все кончится так плохо.

Позднее несколько человек ходили к Хилли. С большим трудом им удалось уговорить его снова разрешить утренники, но без стейджайвинга. В тот момент уровень самоорганизации в сцене был достаточно высок, и когда группы просили не прыгать со сцены — это действовало. Но так или иначе, мы делали это только ради Хилли. Перед шоу он подошел ко мне, Рэю и Сиву и просто объяснил ситуацию. Мы не стали спорит с ним и, в принципе, после этого все более-менее встало на свои места. Помню, я зашел в CBGB на шоу Judge, и когда они играли «Hear Me» я понял, что мы зря паниковали, что у нас больше не будет места для хардкора, так как под эту песню публика устроила просто сумасшедший стейдждайвинг, и никто этому не мешал. Но, с другой стороны, даже если зал VFW в Лититце был бы единственным местом, где мы могли бы играть, то так тому и быть. Я имею позицию, с которой, может быть, многие не согласятся, но тем не менее, по мне так лучше отыграть одно единственное шоу под угрозой запрета играть вообще, но со стейдждайвингом и всеми остальными штуками, чем играть много шоу, но по чьим-то правилам. Для меня хардкор шоу никогда не будет таковым, если все просто будут стоять на месте. Такое шоу ничего не стоит. Идя на утренник ты обычно не знаешь точно, что там будет, потому что нет никаких правил поведения, и я хотел, чтобы их не было вообще никогда.

Что касается твоего вопроса на счет своевременного распада, я могу сказать вот что: меня никогда не волновало, бедут ли моя группа успешной, или будем ли мы играть в CBGB. Side By Side не были моей профессиональной мечтой и моим бизнес-планом. Единственное, что меня волновало — это те моменты, которые мы проводили вместе. «You're Only Young Once» написал Эрик, но в черновом варианте эта песня больше смахивала на «Young Till I Die», нежели на то, чем она стала после моей правки. Например, в строчке «eternally kids, sticking together» я добавил вопросительный знак, который изменил весь смысл пенси. Для меня хардкор всегда значил жить здесь и сейчас, и я никогда не относился к этому как к чему-то долгосрочному. Minor Threat говорили, что мы все неизбежно придем к «кризису взросления», а Side By Side сказали, что прежде чем ты туда дойдешь, живи тут по собственным правилам.

Очень иронично, что я даю это интервью четверть века спустя...

DC: Зачем надо было собирать Alone In A Crowd? Какие цели ты преследовал? Почему распались Side By Side, и что на тот момент происходило внутри группы?

J: Это самый сложный вопрос для меня, и из-за этого, наверное, самый лучший. Я не думаю, что «пресделовал» тут подходящее слово. Если честно, я даже не могу вспомнить как мы собрались и как стали называться Alon In A Crowd. Было много факторов, которые привели к образованию этой группы:

1. Внутренние разногласия в Side By Side, которае привели к распаду группы;

2. Внезапное появление white power-скинхедов и очень большое внимание, которое было приковано к ним со стороны СМИ;

3. Рост нетерпимости между разными группами внутри самой хардкор сцены.

Вероятно, это было самым лучшим временем для распада Side By Side. Дело в том, что Side By Side была группой, которая состояла из нескольких сильных личностей, и это было ее слабостью. Билли был старше всех. Он вырос среди ребят из вашингтонской стрэйт эдж сцены, среди групп с Dischord, поэтому он был наиболее перспективным среди нас и к моменту, когда мы начали играть вместе, он уже прошел все эти этапы, хотя для остальных это был первый опыт. Я до сих пор не понимаю, как он меня терпел. Он был очень веселым и беспечным, и никогда не пытался никому ничего доказывать. Единственное, что его бесило, это когда его звали «большой резкий Билли». Он постоянно шутил про одного персонажа, которого он создал (Билли был и до сих поря является очень крутым художником комиксов). Он назвал его «Мистер Резкий». Однажды я так представил его на сцене, и он был очень недоволен моим поступком. Но, когда мы стали старше, его покинули его «детские комплексы». Он ненавидел «Dead Serious», текст которой, так-то, был довольно скучным. Чтобы как-то поднять его настроение, в нашем сет-листе всегда была «Good Clean Fun», потому что он сочинил музыку к ней и она ему очень нравилась. Мне она тоже нравилась, но я не уверен, что она нравилась другим участникам группы, потому что резко контрастировала с другими нашими песнями.

Эрик был очень хорошим гитаристом. Большинство нашей музыки было сочинено именно им. Он всегда шизил на сцене и при этом никогда не лажал. Мне порой кажется, что первоисточником трений в группе стали просьбы к нему играть не так оголтело, которые он часто просто игнорировал. Все эти его «дайв-бомбы» (пищалки, по-русски говоря. - прим.переводчика) в стиле Хендрикса, использование машинки и рычага...мы офигевали от этого. Я с ним спорил постоянно, надо или не надо использовать такие замороченные риффы. Я считал, что все его соляки были слишком кричащими, слишком рокерскими. В итоге, мы пришли к компромиссу только в «My Life To Live», где было его длинное соло (нам всем показалось, что оно очень подходит к этой песне) и «дайв-бомбы». Так-то мы все были очень упрямы, и Эрик не был исключением. Я припоминаю, как однажды Билли засунул Эрика головой в мусорный бак (я видел только его брыкающиеся ноги), когда они повздорили на репточке. Это был первый действительно серьезный конфликт в группе.

Худшего конца я и представить себе не мог. Все его старания в плане музыки были сведены на нет, и наверное, единственным правильным решением в этой ситуации, было уйти из группы. Его песня «Guilty», к которой я придумал текст, была очень крутой, но когда Эрик стал играть в Uppercut, они использовали его музыку для своей песни.

Сэмми был очень молод. Черт, я был сопляком, а он был на 2 или 3 года моложе меня! Так как он был младше всех, с ним было меньше всего трений. Но у него тоже были свои загоны. Я настаивал (и часто моя настойчивость доходила до гнева) на том, что мы не должны быть похожими на Youth Of Today или Bold (Crippled Youth) и тупо копировать стиль, который был их собственным стилем. Он не всегда соглашался. В то время многие группы боготворили Youth Of Today и стремились играть как они, но я хотел сделать что-то свое, не похожее ни на что. Может быть, я достаточно жестко вел себя в отношении Сэмми в моменты споров, так как из раза в раз он играл все лучше и лучше (он даже научился играть с двумя педалями, после того как ушел из Side By Side). Несмотря на возраст, Сэмми написал хороший текст к «Look Back», кооторый был очень актуален на тот момент.

Потом был Алекс. Алекс был ответственнен за некоторые наиболее знаковые (это слишком претенциозно звучит, но я не могу подобрать другого слова именно сейчас) вещи, с которыми люди главным образом ассоциируют Side By Side. Он написал музыку к «Backfire», «Living A Lie» и «The Time Is Now» (последняя стала плодом их с Люком джеммов, к которым позже Эрик добавил свои куски). Тексты в «Backfire» и «Living A Lie» процентов на 95, если не больше, тоже были сочинены им. «Living A Lie», например, была выражением его злости по отношению к некоторым очень известным «экземплярам» из стрэйт эдж тусовки. На тот момент они, кажется, и не подозревали, что эта песня была написана в их честь. Также картинка с тремя силуетами на нашей ипишке — его рук дело. Он переделал ее из фотографий LL Cool J.(популярный в середине-конце 80-х рэпер — прим. переводчика). Если вас когда-либо удивил размер ног этих чуваков на картинке, то знайте, что это все оптический эффект, который получается, когда ты фотографируешь что-либо под углом. Хоть Алекс и не был таким старым, как Билли, но фактически мы все сичтали его стариком. С самого начала он был просто одержим Side By Side, но со временем, как мне кажется, его разочаровало то направление (или отсутствие направления), по которому движется группа. Я подозреваю даже, что ему было не очень комфортно со мной — он знал гораздо больше о хардкоре, чем я, да и вообще лучше разбирался в музыке, а я порой был наивен при написании материала для песен.

У каждого из нас было свое видение направления, по которому Side By Side должны идти. У меня вообще была склонность вести себя так, как будто Side By Side — моя группа, и говорить парням, как я хочу, чтобы все выглядело. Я не умел ни на чем играть, но при этом указывал остальным, как должен звучать их инструмент. Это ни к чему хорошему не приводило, конечно же. Я очень старался что-то придумывать для Side By Side, и большая часть материала действительно придумано мной, но сейчас я понимаю, что это совсем не повод устанавливать какие-либо правила, тем более что всю музыку делали в конечном итоге те, кто играл на инструментах. И уж если быть совсем честным, я почти ничего не делал в плане менеджмента, а скорее был сосредоточен на содержании. Я не организовал ни одного шоу, не парился о том, что у нас было мало денег, и, например, не я, а Джордан Купер сам подошел к нам и предложил выпустить нашу семерку. Больше всего со всем этим заморачивались Сэмми и Алекс, а мне было достаточно того, что я пою в этой группе. У меня не было никакого «плана», и для них это было большой проблемой. Сэмми, не смотря на то, что был очень молодым, действительно был очень ответственным и серьезным. Помню, он очень психовал, когда мы приходили к нему и устраивали бардак у него дома, поэтому когда мы это поняли, стали специально передвигать все в его комнате и класть не туда куда нужно.

Так или иначе, у Сэмми и Адекса были реальные причины для негодования, и оно в некоторой части было действительно оправдано. Возможно, именно я придумал Side By Side, но узнали о нас именно благодаря им. Также Сэмми и Алекс очень сильно гнули линию в сторону идентификации Side By Side как стрэйт эдж и youth crew группы, в отличие от остальных участников. На одной из версий обложек нашей ЕР Алекс предложил парню посередине нарисовать крест на руке. Мне не очень нравилась эта идея исходя из того, что это не очень хорошо смотрелось с графической точки зрения. Еще одна причина была в том, что я не хотел вешать на Side By Side ярлык стрэйт эдж группы, так как популярность этого «бренда» на тот момент зашкаливала. Мне всегда нравилось думать, что Side By Side выходит за какие-либо субкультурные рамки. Я постараюсь объяснить, что имею ввиду. Я уверен, что каждый, читающий мое интервью, слышал и знает гораздо больше меня об этой теме, поэтому я заранее извиняюсь. Имейте в виду, что в течении последних 25 лет я вообще не интересовался, как обстоят дела в сцене и я понятия не имею, что стрэйт эдж значит для людей сейчас. Недавно я смотрел передачу о стрэйт эдж группах из Рино по National Geographic. Там говорилась о ребятах, для которых драки и кровь — нормальное дело. Я не знаю, на сколько все то, что там было сказано, правдиво, но у меня сложилось впечатление, что стрэйт эдж сегодня имеет наименьшее отношение или не имеет вообще отношения к том, что это слово значило для меня 25 лет назад. Поэтому я могу говорить только о своем собственном восприятии и отношении к старэйт эдж. В середине 80-х молодежь смотрела на наркотики и алкоголь как на предметы первой необходимости, как на еду, воду и кислород. Благодаря поколению «бэби-бума» (поколение, родившееся в конце 40-х — начале 50-х гг., когда в США проводилась политика компенсационного увеличения рождаемости после Второй мировой войны. - прим. переводчика), рок-н-ролл неизбежно стал синонимом «секса и наркотиков», так что музыка уже не могла существовать отдельно от этих понятий. Концерты были лишь поводом для того, чтобы в очередной раз напиться или вмазаться. Стрэйт эдж был для меня отказом от всего этого. Я был подростком, и чувствовал на себе нереальное давление со стороны сверстников. Они считали, что если человек не пьет и не курит — он ненормальный. Но это последнее, что я хотел делать в своей жизни, поэтому перспектива быть такими же как те торчки с заправочной станции меня не очень радовала. Естественно, я присоединился к стрэйт эдж тусовке, потому что мне очень нравилось их мировоззрение. И изначально я действительно оказался на волне с этими парнями: мне очень нравилось считать себя частью youth crew, я рисовал кресты на руках и т.д. Спустя некоторое время, однако, мне стало интересен гораздо больший круг вопросов, которого стрэйт эдж не касался. Стрэйт эдж — это очень просто, на самом деле. Если ты сделал этот выбор, то о чем тут можно долго дискутировать? Я не любил говорить об этом, поэтому для меня это был скорее внутренним выбором, а не стилем. Я рассматривал его только как выбор образа жизни, а не как какую-то миссию. Наверное поэтому у меня было много друзей в сцене за пределами стрэйт эдж сообщества. Образ youth crew был очень мощным, благодаря таким группам, как Youth Of Today. Благодаря им стрэйт эдж набирал популярность среди молодежи, но и стал больше выражаться в каких-то внешних вещах. Как говорится, внешность стала иметь приоритет над содержанием. Я помню, что была идея позитивного давления на окружающих — другими словами, давления на ребят, чтобы они страновились стрэйт эджерами. Я считал эту идею полным дерьмом. По мне, так если ты выбрал стрэйт эдж в результате давления со стороны кого-то то там, то это не имеет большого смысла и это почти тоже самое, если бы ты стал бухать из-за такого же давления. То есть, если ты стал стрэйт эджером не по своему собственному выбору, ты упустил суть этой идеи. Например, я помню, как какой-то пацан ныл, что он очень старается быть стрэйт эджером, но ему очень трудно. Это же бред! Не хочешь быть стрэйт эджером — не будь!Тебя никто не заставляет это делать. В итоге, я стал видеть все больше и больше молодежи на концертах, которым очень нравилось одеваться по youth crew моде и без остановки говорить, что значит их наряд. Черт, они ничерта не врубались, ты понимаешь? Именно поэтому я не хотел, чтобы Side By Side вносили свой вклад в эту тенденцию.

Затем Алекс создал Schism (название было очень своевременным) и выпустил запись Project X. Это было сразу после shutdown show. Side By Side тогда взяли короткую паузу, поэтому Сэмми играл с ними. Когда я услышал их, это было что-т овроде приговора для Side By Side. Оглядываясь назад я понимаю, что Project X были как раз тем, что Алекс и Сэмми хотели сделать с Side By Side. Таким образом, они нашли применение своим идеям уже в совершенно другой среде. Этот проект стал намного успешенее, чем они себе могли предположить, поэтому было бы очень подло стараться удержать того же Сэмми в Side By Side. В конце концов и Сэмми и Алекс стали играть в Youth Of Today и Gorilla Biscuits соответственно, что конечно же, имело смысл. Это было как раз тем, к чему они изначально стремились. Прямо перед последним шоу Side By Side мы как раз сидели в вэне с Youth Of Today и, кажется Gorilla Biscuits. Все были на взводе и я помню, что большой маркер ходил по рукам. Короче говоря, когда маркер хотели дать мне, я отказался. Поднялся такой вой, как будто я пристрелил чью-то собаку или сказал что-то грубое чьей-то маме. Никогда раньше мы так долго не орали друг на друга. Youth Of Today гнали на меня больше всех, особенно Порселл. Было такое ощущение, что я чужак для них. Может я не прав, но тогда мне показалось, что они предъявили ультиматум, типа «либо ты с нами, либо против». Я не понял, почему я что-то должен доказывать им, ведь мы все дург друга знали не первый день. Эта ситуация стала для меня первым звонком, чтобы вообще больше никогда не соприкасаться с хардкор-сообществом. Я пытался объяснить, что если им нравится рисовать кресты на руках, то пусть будет так, но не надо заставлять это делать остальных. Вспоминая этот разговор сейчас, я понимаю что он бл крайне глупым, но тогда мне было 16 лет и подобные высказывания в мой адрес очень расстраивали меня. Ну и во время нашего сета я сказал публике о том, что произошло и все, что я об этом думаю. Когда я начал говорить, что не нуждаюсь в крестах на руках чтобы кому-то доказывать, что я стрэйт эджер, Алекс, Сэмми, и может быть Порселл (участники Project X - что это, совпадение?) стали орать что-то вроде «хэй, ты слабак», «стрэйт эдж ин ё фэйс» и т. д. Может быть они шутили, а может и нет. Кто их разберет теперь... Мне было все равно в тот момент. Я сказал: «Мне плевать, что вы думаете. Это моя собственная жизнь, вашу мать!». Эти слова оказались чем-то вроде сигнала для ребят, и они, к моему удивлению, начали играть. Весь сет мы косились друг на друга, но знаешь, что самое интересное? Это было одно из лучших шоу, которое мы когда-либо отыграли. Правда, почти сразу после него Side By Side перестали существовать. У нас было забито шоу в Пенсильвании вместе с Underdog, и я не помню кто кому звонил, или сказал лично, но так или иначе мы решили больше не играть вместе.

То последнее шоу было единственным, когда Ларс играл вместе с нами. Он играл вместо Билли, когда тот ушел. Да, я должен сказать, что на самом деле Билли не ушел, а говоря простым языком, мы попёрли его из группы. Это было началом конца Side By Side. Причиной такого решения было то, что он был не очень хорошим басистом. Мы только что записали семерку, и многим не нравилось, как он сыграл свои партии. После этого ребята решили проголосовать, стоит ли Билли оставаться с нами или нет. Я был против голосования, потому что не думал, что это было правильно, но, так или иначе, сказать о решении остальных пришлось мне. Мне было очень стыдно, если честно. Некоторое время спустя я говорил об этом с Майком Джаджем, и он сказал, что если человек плохо играет, это не причина, чтобы выгонять его из группы. Я думаю, что он был на сто процентов прав. Side By Side никогда не гнались за супер саундом и из всех остальных групп относились к музыке не так серьезно, хотя и полностью выкладывались на сцене во время шоу. Чёрт, нас даже выгоняли с нескольких репточек, потому что мы рубились во время репетиций.

Билли был одним из основателей Side By Side и мы не имели права выгонять его. Я должен был иметь мужество, чтобы распустить группу сразу же после этого инцидента, но на тот момент мы только записали ЕР и я не смог заставить себя сказать, что если уйдет он, то уйду и я.

Я не хочу использовать избитые фразы про нашу группу, типа того, что она была огнем, но «горела вдвое ярче, но вдвое короче» и т.д. Её нельзя назвать огнем — это была бомба. Мы сдетонировали и взорвались, причем так, что если вы моргнули, то даже и не заметили нас. Очень немногим людям удалось увидеть нас вместе, так как мы играли только год и распались до того, как вышла наша ЕР. Так что большинство знает о Side By Side только по нашим записям, которые как осколки, оставшиеся после взрыва, хаха. Я не думаю, что эти записи могут передать настроение и энергетику полностью. Наша музыка никогда не была великой — это была лишь часть нашего небольшого опыта. Нам просто нравилось играть концерты и взаимодействовать с публикой. Это было для нас самым главным. Например, на шоу в Antrax в один момент вырубились все инструменты, кроме барабанов и микрофона, но никто даже не обратил внимания, все продолжали скакать как сумасшедшие. На том же самом шоу, кажется, отвалился шнур микрофона и никто не слышал, что я орал в него, но и тогда никто даже носом не повел. Пол зала пело вместе с нами, поэтому не так уж было важно, млышно меня, или нет. Этим я хочу сказать, что ни одна запись не передаст того драйва, что творился на наших шоу. Наша сила была в живых выступлениях, а уж точно не в записи.

Теперь, прежде чем кто-либо сделает какие-то выводы, хочу сказать, что мои воспоминания о распаде Side By Side — это не враждебная критика других участников группы. Я не держу обиду на них и то что я сказал, не должно восприниматься как «копание в чужом грязном белье». Это просто история, которую я хотел написать для Double Cross. Должен отметить, что я достаточно долго думал о том, что напишу, и написал все по-честному, без добавлений и убавлений. Вам следует понять, что в распаде Side By Side не виноват никто из нас. Это произошло, потому что должно было произойти. С другой стороны, если б я умел нормально общаться с людьми, он не был бы таким резким. Но что произошло — то произошло. Просто наши интересы слишком сильно расходились.

Не смотря на все ссоры, мы были группой, основанной на усилиях всех ее членов, и у нас точно ничего бы не вышло без этих усилий. И я благодарен всем, что мы распались более-менее гладко. После распада я ни от кого не слышал каких-то грубых слов. Любой из нас мог бы попытаться извлечь выгоду из нашей записи и собрать новый состав Side By Side, но этого не произошло. Я думаю, ничего хуже представить себе нельзя. К счастью, мы не пошли по пути многих других харкдор-групп: постоянно обновляющийся состав, который в конечном итоге вообще не имеет ничего общего с первоначальным.

Алекс и Сэмми развили невероятные способности после начала в Side By Side, и я был бы полным дерьмом, если бы не радовался за них. Несколько лет спустя Сэмми даже приглашал меня на одно из шоу CIV. Тоже самое с Порселлом: он, возможно, доставал меня время от времени, но при этом всегда искренне поддерживал. Он каким-то образом появился у Дона Фьюри, когда мы записывались с Alone In A Crowd. Я не знаю, знал он о том, что мы записываемся там, или нет, но так или иначе я попросил его записать вместе с нами бэк-вокалы. Когда мы играли с AIAC первое шоу, Порселл весь наш сет стоял в первом ряду и подпевал на каждой песне.

Я гордился и продолжаю гордиться тем, что был частью Side By Sidе и проводил время с такими крутыми и талантливыми парнями. Быть участником такого коллектива в 16 лет — большая удача, я считаю. Я очень благодарен ребятам за то время, что мы провели вместе.